Тюркские языки

Тю́ркские языки́ —

семья языков, на которых говорят многочисленные народы и народности СССР, Турции, часть населения Ирана, Афганистана, Монголии, Китая, Румынии, Болгарии, Югославии и Албании. Вопрос о генетическом отношении этих языков к алтайским языкам находится на уровне гипотезы, которая предполагает объединение тюркских, тунгусо-маньчжурских и монгольских языков. По мнению ряда учёных (Е. Д. Поливанов, Г. Й. Рамстедт и другие), рамки этой семьи расширяются включением корейского и японского языков. Существует также урало-алтайская гипотеза (М. А. Кастрен, О. Бётлингк, Г. Винклер, О. Доннер, З. Гомбоц и другие), согласно которой Т. я., а также другие алтайские языки составляют вместе с финно-угорскими языками урало-алтайскую макросемью. В алтаистической литературе типологическое сходство тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских языков иногда принимается за генетическое родство. Противоречия алтайской гипотезы связаны, во-первых, с нечётким применением сравнительно-исторического метода при реконструкции алтайского архетипа и, во-вторых, с отсутствием точных методов и критериев для дифференциации исконных и заимствованных корней.

Формированию отдельных национальных Т. я. предшествовали многочисленные и сложные миграции их носителей. В 5 в. началось движение из Азии в Прикамье гурских племён; с 5—6 вв. стали продвигаться в Среднюю Азию тюркские племена из Центральной Азии (огузы и другие); в 10—12 вв. расширился диапазон расселения древних уйгурских и огузских племён (из Центральной Азии в Восточный Туркестан, Среднюю и Малую Азию); происходила консолидация предков тувинцев, хакасов, горных алтайцев; в начале 2‑го тыс. киргизские племена с Енисея переселились на нынешнюю территорию Киргизии; в 15 в. консолидировались казахские племена.

[Классификация]

По современной географии распространения выделяются Т. я. следующих ареалов: Средней и Юго-Восточной Азии, Южной и Западной Сибири, Волго-Камья, Северного Кавказа, Закавказья и Причерноморья. В тюркологии имеется несколько классификационных схем.

В. А. Богородицкий разделял Т. я. на 7 групп: северо-восточную (якутский, карагасский и тувинский языки); хакасскую (абаканскую), в которую включались сагайский, бельтирский, койбальский, качинский и кызыльский говоры хакасского населения региона; алтайскую с южной ветвью (алтайский и телеутский языки) и северной ветвью (диалекты так называемых черневых татар и некоторые другие); западно-сибирскую, куда включены все диалекты сибирских татар; поволжско-приуральскую (татарский и башкирский языки); среднеазиатскую (уйгурский, казахский, киргизский, узбекский, каракалпакский языки); юго-западную (туркменский, азербайджанский, кумыкский, гагаузский и турецкий языки).

Лингвистические критерии этой классификации не отличались достаточной полнотой и убедительностью, так же как и чисто фонетические признаки, положенные в основу классификации В. В. Радлова, выделявшего 4 группы: восточную (языки и диалекты алтайских, обских, енисейских тюрок и чулымских татар, карагасский, хакасский, шорский и тувинский языки); западную (наречия татар Западной Сибири, киргизский, казахский, башкирский, татарский и, условно, каракалпакский языки); среднеазиатскую (уйгурский и узбекский языки) и южную (туркменский, азербайджанский, турецкий языки, некоторые южнобережные говоры крымскотатарского языка); якутский язык Радлов выделял особо.

Ф. Е. Корш, впервые привлекший в качестве оснований для классификации морфологические признаки, допускал, что Т. я. первоначально разделялись на северную и южную группы; позднее южная группа распалась на восточную и западную.

В уточнённой схеме, предложенной А. Н. Самойловичем (1922), Т. я. распределены на 6 групп: р‑группа, или булгарская (в неё включался также и чувашский язык); д‑группа, или уйгурская, иначе северо-восточная (помимо древнеуйгурского в неё вошли тувинский, тофаларский, якутский, хакасский языки); тау-группа, или кыпчакская, иначе северо-западная (татарский, башкирский, казахский, киргизский языки, алтайский язык и его диалекты, карачаево-балкарский, кумыкский, крымскотатарский языки); таг-лык-группа, или чагатайская, иначе юго-восточная (современный уйгурский язык, узбекский язык без его кыпчакских диалектов); таг-лы-группа, или кыпчакско-туркменская (промежуточные говоры — хивинско-узбекские и хивинско-сартские, утратившие самостоятельное значение); ол‑группа, иначе юго-западная, или огузская (турецкий, азербайджанский, туркменский, южнобережные крымскотатарские диалекты).

В дальнейшем предлагались новые схемы, в каждой из которых была попытка уточнить распределение языков по группам, а также включить древнетюркские языки. Так, например, Рамстедт выделяет 6 основных групп: чувашский язык; якутский язык; северная группа (по А. М. О. Рясянену — северо-восточная), к которой отнесены все Т. я. и диалекты Алтая и прилегающих районов; западная группа (по Рясянену — северо-западная) — киргизский, казахский, каракалпакский, ногайский, кумыкский, карачаевский, балкарский, караимский, татарский и башкирский языки, к этой же группе отнесены и мёртвые куманский и кыпчакский языки; восточная группа (по Рясянену — юго-восточная) — новоуйгурский и узбекский языки; южная группа (по Рясянену — юго-западная) — туркменский, азербайджанский, турецкий и гагаузский языки. Некоторые вариации подобного типа схем представляет классификация, предложенная И. Бенцингом и К. Г. Менгесом. В основе классификации С. Е. Малова лежит хронологический признак: все языки делятся на «старые», «новые» и «новейшие».

Принципиально отличается от предыдущих классификация Н. А. Баскакова; согласно его принципам, классификация Т. я. есть не что иное как периодизация истории развития тюркских народов и языков во всем многообразии возникавших и распадавшихся мелких родовых объединений первобытного строя, а затем крупных племенных объединений, которые, имея одно происхождение, создавали общности, различные по составу племён, а следовательно, и по составу племенных языков.

Рассмотренные классификации, при всех их недостатках, помогли выявить группы Т. я., генетически связанных наиболее близко. Обосновано особое выделение чувашского и якутского языков. Для разработки более точной классификации необходимо расширение набора дифференциальных признаков с учетом чрезвычайно сложного диалектного членения Т. я. Наиболее общепринятой схемой классификации при описании отдельных Т. я. остаётся схема, предложенная Самойловичем.

[Типология]

Типологически Т. я. относятся к агглютинативным языкам. Корень (основа) слова, не будучи отягощён классными показателями (классного деления имён существительных в Т. я. нет), в именительном падеже может выступать в чистом виде, благодаря чему становится организующим центром всей парадигмы склонения. Аксиальная структура парадигмы, т. е. такая, в основе которой лежит один структурный стержень, оказала влияние на характер фонетических процессов (тенденция к сохранению чётких границ между морфемами, препятствие к деформации самой оси парадигмы, к деформации основы слова и т. д.). Спутником агглютинации в Т. я. является сингармонизм.

[Фонетика]

Наличие гармонии гласных и связанное с ней противопоставление переднеязычных согласных заднеязычным, отсутствие в исконно тюркских словах сочетаний нескольких согласных в начале слова, на стыках морфем или в абсолютном исходе слова, особая типология слогов обусловливают относительную простоту дистрибутивных отношений фонем в Т. я.

Более последовательно проявляется в Т. я. гармония по признаку палатальности — непалатальности, ср. тур. evler-in-de ‘в их домах’, карачаево-балк. бар-ай-ым ‘пойду‑ка’ и т. п. Губной сингармонизм в разных Т. я. развит в разной степени.

Существует гипотеза о наличии для раннего общетюркского состояния 8 гласных фонем, которые могли быть краткими и долгими: а, ә, о, у, ө, ү, ы, и. Спорным является вопрос, было ли в Т. я. закрытое /е/. Характерной особенностью дальнейшего изменения древнетюркского вокализма является утрата долгих гласных, охватившая большинство Т. я. Они в основном сохранились в якутском, туркменском, халаджском языках; в других Т. я. сохранились лишь их отдельные реликты.

В татарском, башкирском и древнечувашском языках произошёл переход /а/ в первых слогах многих слов в лабиализованное, отодвинутое назад /а°/, ср. *қара ‘чёрный’, др.-тюрк., казах. қара, но тат. қа°ра; *ат ‘лошадь’, др.-тюрк., тур., азерб., казах. ат, но тат., башк. а°т, и т. д. Произошёл также переход /а/ в лабиализованное /о/, типичный для узбекского языка, ср. *баш ‘голова’, узб. бош. Отмечается умлаут /а/ под влиянием /и/ следующего слога в уйгурском языке (ети ‘его лошадь’ вместо аты); сохранилось краткое ә в азербайджанском и новоуйгурском языках (ср. кәл‑ ‘приходи’, азерб. гәл′‑, уйгур. кәл‑), тогда как ә > е в большинстве Т. я. (ср. тур. gel‑, ногайское, алт., кирг. кел‑ и пр.). Для татарского, башкирского, хакасского и отчасти чувашского языков характерен переход ә > и, ср. *әт ‘мясо’, тат. ит. В казахском, каракалпакском, ногайском и карачаево-балкарском языках отмечается дифтонгоидное произношение некоторых гласных в начале слова, в тувинском и тофаларском языках — наличие фарингализованных гласных.

Консонантизм Т. я. может быть представлен в виде таблицы:

По характеру артикуляции		По месту артикуляции
		задне- язычные велярные	задне- язычные	средне- язычные	передне- язычные	губные
Смычные	Глухие	қ	к		т	п
	Звонкие		г		д	б
Щелевые (спиранты)	Глухие
	Звонкие	ғ		ј	ғ′, з, ҙ
Аффрикаты	Глухие				ч
	Звонкие				дж
Сонорные	Боковые				л, ‑л
	Дрожащие				р
	Плавные		ң		н	м

Так называемые огузские языки допускают звонкие смычные в анлауте; кыпчакские языки допускают смычные в этой позиции, но глухие смычные преобладают.

В процессе изменений согласных в Т. я. звуки с более или менее сложной артикуляцией подвергались упрощению или превращались в звуки другого качества: исчезли билатеральный /л/ и межзубный /з/; велярный /қ/ в ряде языков превратился в обычный среднеязычный /к/ или /х/ (ср. *қара ‘чёрный’, орхонское қара, казах., каракалп., карачаево-балк., уйгур. қара, но тур. kara, чуваш. хура). Распространены случаи озвончения согласных в интервокальной позиции (характерные для чувашского языка и в особенности для Т. я. Сибири), многочисленные ассимиляции согласных, особенно в аффиксах, переход к > ч и т > ч перед гласными переднего ряда (ср. диалекты азербайджанского, турецкого, уйгурского языков: чим < ким ‘кто’). Наблюдаемое во многих Т. я. изменение начального й‑ в аффрикату также объясняется внутренними закономерностями развития Т. я. Ср. *йәр ‘земля’, азерб. йәр, кирг. жер (где /ж/ обозначает звонкую аффрикату), хакас. чир, тув. чер. В других случаях изменения звуков могут возникать под воздействием соседних неродственных языков: таковы радикальное изменение тюркского консонантизма в якутском, а также в известной мере в чувашском, появление придыхательных смычных в некоторых Т. я. Кавказа и Сибири.

[Морфология]

Категория имени во всех Т. я., кроме якутского, имеет 6 падежей. Именительный падеж не маркирован, родительный падеж оформляется показателями ‑ын/‑ин, ‑ың/‑иң, винительный падеж — ‑ы/‑и, ны-ни, в некоторых языках наличествуют аффиксы родительного и винительного падежа с начальным ‑н, дательно-направительный падеж — ‑қа/‑гә, ‑а/‑ә, местный падеж — ‑та/‑тә, ‑да/‑дә, исходный падеж — ‑тан/‑тән, ‑дан/‑дән; в языках, где развиты процессы ассимиляции, имеются варианты аффикса род. п. ‑тың/‑дың, аффикса вин. п. ‑ты/‑ды и т. п. В чувашском языке в результате ротацизма ‑з‑ в интервокальном положении возникли варианты исходного и местного падежей ‑ра и ‑ран; дат.-вин. п. в этом языке совмещён в одном показателе ‑а/‑е, ‑на/‑не.

Во всех Т. я. множественное число выражается при помощи аффикса ‑лар/‑ләр, за исключением чувашского языка, где эту функцию имеет аффикс ‑сем. Категория принадлежности переда­ётся при помощи системы личных аффиксов, присоединяемых к основе.

В состав числительных входят лексические единицы для обозначения чисел первого десятка, для чисел двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысяча; для чисел шестьдесят, семьдесят, восемьдесят и девяносто употребляются сложные слова, первая часть которых представляет фонетически видоизменённые названия соответствующих единиц первого десятка. В некоторых Т. я. образовалась иная система обозначения десятков по схеме «название единицы первого десятка + он ‘десять’», ср. хакас. алт‑он ‘шестьдесят’, якут. төртүон ‘сорок’.

Указательные местоимения в Т. я. отражают 3 плана расположения предметов в пространстве: ближайший к говорящему (например, тур. bu, чуваш. ку ‘этот’), более удалённый (тур. şu, кирг. ошол ‘вот тот’), наиболее удалённый (тур. o, кирг. ал ‘тот’).

Парадигма личных местоимений включает формы трёх лиц единственного и множественного числа; при их склонении в ряде языков происходят изменения гласного основы в дательно-направительном падеже ед. ч., ср. тур. ben ‘я’, но: bana ‘мне’, кирг. мен ‘я’, но: мага ‘мне’ и т. д.

Существует 2 основы вопросительных местоимений: ср. узб., ногайское ким ‘кто’, кимлар ‘кто’ (по отношению к лицам), нима ‘что’, нималар ‘что’, ногайское не ‘что’ (по отношению к предметам).

В основе возвратных местоимений лежат самостоятельные имена существительные. Например өз ‘нутро’, ‘сердцевина’ (в большинстве языков), азерб., кирг. өзүм ‘я сам’; в шорском, хакасском, тувинском, алтайском и тофаларском языках соответственно используется слово ‘тело’, ср. шор. позым, тув. бодум, алт. бојым ‘я сам’, в якутcком языке — слово бээйээ ‘тело’, ср. якут. бээйэм ‘я сам’, в турецком и гагаузском языках — слово kendi, ср. тур. kendim ‘я сам’ и т. д.

В системе спряжения глагола актуализуются 2 типа личных окончаний. Первый тип — фонетически видоизменённые личные местоимения — выступает при спряжении глаголов в настоящем и будущем времени, а также в перфекте и плюсквамперфекте. Второй тип окончаний, связанный с притяжательными аффиксами, используется в прошедшем времени на ‑ды и условном наклонении.

Наиболее распространена форма настоящего времени на ‑а, имеющая иногда и значение будущего времени (в татарском, башкирском, кумыкском, крымскотатарском языках, в Т. я. Средней Азии, диалектах татар Сибири). Во всех Т. я. имеется форма настояще-будущего времени на ‑ар/‑ыр. Для турецкого языка характерна форма настоящего времени на ‑yor, для туркменского языка — на ‑йар. Форма настоящего времени данного момента на ‑макта/‑махта/‑мокда встречается в турецком, азербайджанском, узбекском, крымскотатарском, туркменском, уйгурском, каракалпакском языках. В Т. я. проявляется тенденция к созданию особых форм настоящего времени данного момента, образуемых по модели «деепричастие на а‑ или ‑ып + форма настоящего времени определённой группы вспомогательных глаголов».

Общетюркская форма прошедшего времени на ‑ды отличается семантической ёмкостью и видовой нейтральностью. В развитии Т. я. постоянно проявлялась тенденция к созданию прошедшего времени с видовыми значениями, в особенности обозначающих длит. действие в прошлом (ср. неопределённый имперфект типа караимского алыр едим ‘я брал’). Во многих Т. я. (в основном кыпчакских) существует перфект, образуемый путём присоединения личных окончаний первого типа (фонетически видоизменённых личных местоимений) к причастию на ‑кан/‑ган. Этимологически родственная форма на ‑ан существует в туркменском языке и на ‑ны — в чувашском языке. В языках огузской группы распространён перфект на ‑мыш, в якутском языке этимологически родственная форма на ‑быт. Плюсквамперфект имеет ту же основу, что и перфект, сочетаемую с формами основ прошедшего времени вспомогательного глагола ‘быть’.

Во всех Т. я., кроме чувашского языка, для будущего времени (настояще-будущего) существует показатель ‑ыр/‑ар. Для огузских языков характерна форма будущего категорического времени на ‑аджак/‑ачак, она распространена также в некоторых языках южного ареала (узбекском, уйгурском).

Помимо изъявительного в Т. я. имеются желательное наклонение с наиболее распространёнными показателями ‑гай (для кыпчакских языков), ‑а (для огузских языков), повелительное со своей парадигмой, где чистая основа глагола выражает повеление, обращенное ко 2‑му л. ед. ч., условное, имеющее 3 модели образования с особыми показателями: ‑са (для большинства языков), ‑сар (в орхонских, древнеуйгурских памятниках, а также в тюркских текстах 10—13 вв. из Восточного Туркестана, из современных языков в фонетически трансформированном виде сохранилась только в якутском), ‑сан (в чувашском языке); долженствовательное наклонение встречается главным образом в языках огузской группы (ср. азерб. ҝәлмәлијәм ‘я должен прийти’).

Т. я. имеют действительный (совпадающий с основой), страдательный (показатель ‑л, присоединяемый к основе), возвратный (показатель ‑н), взаимный (показатель ‑ш) и понудительный (показатели разнообразны, наиболее часты ‑дыр/‑тыр, ‑т, ‑ыз, ‑гыз) залоги.

Глагольная основа в Т. я. индифферентна к выражению вида. Видовые оттенки могут иметь отдельные временны́е формы, а также особые сложные глаголы, видовую характеристику которым придают вспомогательные глаголы.

Отрицание в Т. я. имеет различные показатели для глагола (аффикс ‑ма < ‑ба) и имени (слово дейил ‘нет’, ‘не имеется’ для огузских языков, эмес — в том же значении для кыпчакских языков).

[Синтаксис]

Модели образования основных типов словосочетаний — как атрибутивных, так и предикативных — в Т. я. едины: зависимый член предшествует главному. Характерной синтаксической категорией в Т. я. является изафет: этот тип отношений между двумя именами пронизывает всю структуру Т. я.

Именной или глагольный тип предложения в Т. я. определяется характером грамматического выражения сказуемого. Модель простого именного предложения, в котором предикативность выражается аналогами связки (аффиксами сказуемости, личными местоимениями, различными предикативными словами), является общетюркской. Количество объединяющих Т. я. типов глагольного предложения с морфологическим опорным членом относительно невелико (форма прошедшего времени на ‑ды, настояще-будущее время на ‑а); большинство типов глагольного предложения складывалось в зональных общностях (ср. закрепившийся за кыпчакским ареалом тип глагольного предложения с формирующим членом на ‑ган или тип с формирующим членом на ‑мыш, свойственный огузскому ареалу, и т. п.). Простое предложение в Т. я. является преобладающей синтаксической структурой; оно стремится включить в себя такие заменители придаточных предложений, структура которых не противоречила бы правилам его построения. Различные подчинительные отношения передаются причастными, деепричастными, глагольно-именными конструкциями.

В строе Т. я. были заложены условия и для развития союзных предложений. В развитии сложных предложений союзного типа сыграло известную роль влияние арабского и персидского языков. Постоянный контакт носителей тюркских языков с русскими также способствовал развитию союзных средств (например, в татарском языке).

[Словообразование]

В словообразовании Т. я. преобладает аффиксация (см. Аффикс). Существуют также способы аналитического словообразования: парные имена, редупликация, составные глаголы и т. д.

[Письменность]

Древнейшие памятники Т. я. датируются 7 в. (см. Древнетюркские языки). Письменность всех Т. я. СССР с конца 30‑х — начала 40‑х гг. основана на русской графике. Турецкий язык пользуется алфавитом на латинской основе.

• Мелиоранский П. М., Араб филолог о турецком языке, СПБ, 1900;
• Богородицкий В. А., Введение в татарское языкознание, Казань, 1934; 2 изд., Казань, 1953;
• Малов С. Е., Памятники древнетюркской письменности, М.—Л., 1951;
• Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков, ч. 1—4, М., 1955—62;
• Баскаков Н. А., Введение в изучение тюркских языков, М., 1962; 2 изд., М., 1969;
• его же, Историко-типологическая фонология тюркских языков, М., 1988;
• Щербак А. М., Сравнительная фонетика тюркских языков, Л., 1970;
• Севортян Э. В., Этимологический словарь тюркских языков, [т. 1—3], М., 1974—80;
• Серебренников Б. А., Гаджиева Н. З., Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков, Баку, 1979; 2 изд., М., 1986;
• Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Фонетика. Отв. ред. Э. Р. Тенишев, М., 1984;
• то же, Морфология, М., 1988;
• Grønbech K., Der türkische Sprachbau, v. 1, Kph., 1936;
• Gabain A., Alttürkische Grammatik, Lpz., 1941; 2. Aufl., Lpz., 1950;
• Brockelmann C., Osttürkische Grammatik der islamischen Literatursprachen Mittelasiens, Leiden, 1954;
• Räsänen M. R., Materialien zur Morphologie der türkischen Sprachen, Hels., 1957 (Studia Orientalia, XXI);
• Philologiae Turcicae fundamenta, t. 1—2, [Wiesbaden], 1959—64.

Н. З. Гаджиева.